Евгений Водолазкин: «Писать можно научить каждого, «но сделать Львом Толстым – нет»

Один из самых популярных российских писателей Евгений Водолазкин рассказал Кристине Гептинг, зачем он пишет о гениях, почему его спрашивают о средствах от наледи и по какой причине он не заходит в соцсети.

«Знаю, как хвалят и как ругают»

— Вы как-то сказали, что наука — это как спорт: если немного не потренировался, ты уже безнадежно отстал. А литература? Нужно постоянно писать, чтобы не отстать?

— В литературе это может быть менее выражено, потому что есть писатели, которые не пишут годами, а потом вдруг что-то выдают. Хотя, справедливости ради, если человек перестает писать, то чаще всего это навсегда. Были малопишущие авторы, такие как Сэлинджер, который известен фактически одним текстом — «Над пропастью во ржи». В литературе «простои» не так фатальны, как в науке. Почему в науке, как в спорте? Потому что наука — это библиография. Надо быть в курсе библиографии, постоянно меняющихся знаний. Ведь цикл сменяемости знаний в науке довольно быстрый, и даже в филологии. И если ты отстаешь от этого, то выпадаешь из формы. Поэтому тот, кто занимается наукой, должен быть в курсе вышедших работ и обсуждения проблем. А для писателя это не так важно — он одной ногой в вечности. Иногда ему даже полезнее не знать, что сказали коллеги.

— Следите за тем, что говорят о вас?

— Я знаю, что обо мне говорят. Но, может быть, не в той мере, в какой знают обычно писатели, потому что я не вхожу в социальные сети. В Фейсбуке я представлен страницей о моем творчестве, которую ведет волонтер.

— Это ваше осознанное решение — не участвовать в фейсбучной писательской жизни?

— Да. Это отнимает много времени и сил. Затягивает. Засасывает, как водопроводный слив: что сказал один, что сказал другой, начинается полемика, что-то отвечаешь, злость нарастает... Сейчас особенное время. 30 лет назад высказывались только имевшие на это право. Не юридическое, а право моральное, общественное. Это дисциплинировало.

Просто вдохновенно обругивать, как сейчас, никому бы и в голову не пришло. Ведь это могло происходить на страницах газет или на экране телевизора. Сейчас каждый сам себе — и газета, и телевизор.

С одной стороны, это хорошо, потому что нет запретов: пиши что хочешь. С другой — для людей безответственных это большое искушение. И, в общем, участвовать в этом мне не хочется. Хотя мне присылают некоторые мнения то ли друзья, то ли «не очень друзья». Но я все меньше это читаю. Знаю, как хвалят и как ругают, это проходит уже по десятому кругу. Мне достаточно, если сказали: «Вот этот тебя ругал», а «Вот этот хвалил», и я уже примерно знаю, кто и что сказал.

«Хочется видеть то, что не обыденно»

— Главные герои «Лавра» и «Брисбена» — люди очень одаренные, гении. Почему вы наделили их такими «сверх»-чертами?

— Один человек мне частенько говорил: «Вот, опять у тебя герои! Почему ты не пишешь про обычных людей?». Об обычных людях пишет куча других писателей. И их мы и так видим. А хочется видеть то, что не обыденно — но не шпагоглатателей или перекусывателей ложек, а другую, возвышенную необычность. Например, святых в жизни не встретишь, но мы же читаем жития, для чего-то нам это нужно. Для того, чтобы иметь перед глазами ориентир, маяк, к которому можно стремиться. Стать святым нелегко, это не общий путь, но можно видеть перед глазами направление. Может, ты туда и не доберешься, но ты хотя бы видишь, куда идти.

— Как на вас отразилось многолетняя совместная работа и общение с Дмитрием Лихачевым? Ведь еще при его жизни было очевидно, что он — гений.

— Он очень повлиял на мое мировосприятие. Это очень важный для меня человек, к которому я всегда буду испытывать благодарность. Он повлиял на меня своим стилем общения, стилем научного исследования, стилем жизни.

— Может ли талант быть непосильной ношей? У вас нет ощущения, что он может работать и против человека?

— Может. Такую ситуацию описал Зюскинд в «Парфюмере». Талант ведь может быть от Бога, а может и от другой силы. Нужно, чтобы талант был связан с добрыми силами. Иными словами — с небом.

— Как это проверить?

— Человек же чувствует, откуда это идет. Если человека колбасит от злости, когда он пишет, то ясно, что ни от кого доброго это не может исходить. А если он стремится помочь кому-то тем, что пишет и способен плакать над судьбой героев, наверное, это доброе влияние.

«Писать можно научить каждого»

— Сейчас популярны школы литературного мастерства, и для одной из них и вы читали лекции. Действительно ли любого можно научить писать?

— Писать можно научить каждого — научить именно технике. Но техника — это очень немного. Писательство — это определенная энергия и то, что ты не можешь не выразить. Наличие этого очень важно.

Я когда-то листал американский учебник креативного письма, и дама, которая его написала — директор такой школы, — говорит, что довести до среднего уровня она может даже тупого, но сделать Львом Толстым — нет.

Есть какой-то уровень, до которого можно дойти, и это школа может обеспечить. Но главное — мощнейшую энергию — искусственно не вызовешь. Тут никакая школа не поможет.

— Зачем люди идут учиться писательству? Ведь успех не гарантирован.

— В Америке эти школы на каждом шагу. Не обязательно люди хотят стать писателями. Многие хотят научиться писать стилистически грамотно. Кроме того, сейчас существует масса блогеров. Чуть ли не у каждого человека — кажется, у всех, кроме меня, — есть блог. И блогеры хотят писать красиво, и это тоже ресурс для пополнения школ. Ну а если получится — может, стать и писателем. Бывает, что из блога человек приходит в литературу. В нашей стране спрос на школы писательского мастерства тоже велик. Мне рассказывала Майя Кучерская (писательница, руководитель проекта Creative Writing School — прим. ред), что когда был первый набор в ее школу, было 40 мест, а заявлений подали 400. И приходилось выбирать.

«Любое внимание — проявление любви»

— Вы — писатель из «топа», у вас масса поездок, встреч, эфиров и так далее. Как вы относитесь к своей публичности?

— Я бы сказал так: это принадлежит профессии. Хотя сейчас, откровенно говоря, меня это раздражает, когда звонят каждый час и спрашивают, например: «Что вы думаете о средствах от наледи?», о том, о сём... Почему-то есть такое устоявшееся представление, что писатель должен знать обо всем, и это комично. С другой стороны, любое внимание — это проявление любви, если угодно. Я с этим считаюсь. Однажды я спросил у одного журналиста, почему он и другие его коллеги так часто мне звонят и спрашивают о вещах, о которых я ничего не знаю и не могу знать, на что получил ответ: «Понимаете, вы — один из немногих, кто снимает трубку. Обычно знаменитые писатели не отвечают». Мне долгое время казалось невозможным — не отвечать на телефонные звонки, но их количество превысило все разумные пределы, и я постепенно перестал отвечать на звонки с незнакомых номеров.

— Бывает, что читатели звонят?

— Да, они быстро достают телефон. Хотя они чаще пишут, чем звонят. В основном, просят прочитать их тексты.

— Читаете?

— Это нереально. У меня лежат стопки текстов, присланные по «Почте России», по электронной почте... У меня физически нет возможности читать это. А раньше читал выборочно: если понравится пять предложений, то могу дочитать текст до конца.

— Тем не менее, именно вы сыграли большую роль в успехе романа «Дни Савелия» Григория Служителя. Значит, небольшой шанс все-таки есть?

— Но я прочитал этот роман не первым. До меня его прочитали люди, которым я доверяю — Александр Гаврилов, Марина Степнова. Я знал, что, если они хвалят, надо прочитать. И роман мне, действительно, очень понравился. С одной стороны, я рад, что эта книга прозвучала, и у нее сложилась хорошая судьба. Обратная сторона медали в том, что резко увеличился поток идущих ко мне рукописей, потому что все хотят, «как Служитель». Но ведь то, что случилось с Григорием — это скорее исключение. Обычно успех случается не так скоро, и на этом пути бывает много трудностей.

«Парность столиц символизирует русское неоднородное сознание»

— Вы родом из Киева. И Киев, и Новгород — города очень древние, города двух Софий. Чем еще они похожи, чем разнятся (кроме размеров, конечно)?

— Очень хорошо сказал о Новгороде и Киеве Дмитрий Сергеевич Лихачев, когда мы много лет назад приезжали сюда на выездные чтения отдела русской литературы ИРЛИ РАН, это было лет 20-25 назад... Так вот, он сказал, что на Руси всегда была пара столиц: внутренней столицей был Киев, а столицей, направленной в Европу, был Новгород. И эта парность сохранилась в Новое время, когда внутренней столицей была Москва, а внешней — Петербург.

Она, может быть, символизирует русское неоднородное сознание. С одной стороны, это сосредоточенность на своей жизни, а с другой — открытость всему миру.

Фото: Светлана Разумовская