Василий Харитонов

Организатор фестиваля языков в Великом Новгороде: «Языковое разнообразие находится под угрозой»

Василий Харитонов бросил работу на судоходном предприятии в Москве и занялся лингвистикой, сохранением умирающих языков. Чтобы спасти нанайский язык, он с помощью краудфандинга собрал деньги на экспедицию и отправился на Дальний Восток. «Я не полиглот вообще ни разу», — признаётся Василий, но его «заморочила» тема исчезновения некоторых языков и волнует идея языкового разнообразия.

— Почему вы оставили судоходство, кораблестроение и стали изучать языки?

— Я всегда был неравнодушен к языкам. Класса с восьмого ходил в школу юного филолога МГУ. Это такой крутой «Хогвартс», в котором классные учителя и атмосфера. Цепляет, и после этого любой человек останется заражённым идеей языков. Но после девятого класса я пошёл в академию водного транспорта.  Проучился там сначала в колледже, потом в институте, остался в аспирантуре, был преподом. Параллельно работал на кораблях как капитан, матрос, потом как начальник технического отдела. Водным транспортом я занимался 13 лет. При этом продолжал «нелегально» ходить в МГУ, пока там не устрожили систему контроля вахтёрш.

Потом я разочаровался в водном транспорте, в подходах  к речному флоту в России. У меня было 40 теплоходов, которые нужно было технически обслуживать. Мне показалось это скучным. Я стал думать, чем бы ещё в жизни заняться, и вспомнил, что мне всегда нравились музыка и языки. Опять начал языки копать. В общей сложности познакомился (не близко, просто как устроен язык, отдельные фразы, прочитал грамматику) с несколькими десятками языков.

Заинтересовался вопросом, почему вообще языки умирают. Эта тема меня сильно заморочила с нескольких позиций. Мне близки языки, я люблю и могу их изучать. Есть большой социальный выхлоп, который меня начал волновать к 25 годам, — что ты должен заниматься социально-важным делом. Языки сейчас умирают, и общество потихонечку созревает, что язык — это ценность. Я понял, это главное место, где я могу пригодиться.

— Какими языками вы владеете? На каких свободно разговариваете?

— У меня языков нормальных нет, кроме русского. Я неплохо говорю по-английски, несколько месяцев учился в международном университете в Норвегии. Английский мне не близок, не стремлюсь хорошо его знать. У меня антиглобалистские позиции. Мне нравится языковое разнообразие, а английский язык один из тех языков, который убивает языковое разнообразие. Китайский. Немецкий в спецшколе учил. Когда-то учил ирландский хорошо. В сумме, я не могу сказать, что сейчас могу продолжить речь на каком-то из языков. Я не полиглот вообще ни разу. Но знаком с отдельными фактами, навыками на разных языках. По-нанайски для своих лет неплохо говорю, потому что, по большей части, пожилые люди говорят по-нанайски.

— Почему вы решили заниматься сохранением именно нанайского языка?

— Я занимался юкагирским языком. Его носители — кочевой народ на севере Якутии, куда сначала надо лететь на самолёте, потом на вертолёте, потом на вездеходе. Удалённо не повлиять на сообщество, нужно ехать туда, поэтому возникли трудности, сложно добираться.

У многих языковых сообществ уже есть языковой активист. Мне хотелось найти этносы, у которых нет языкового активиста, но он при этом относительно доступен. Нанайцы довольно компактно живут, они не разбросаны, как эвенки, по всей стране от Енисея до Сахалина, и у них диалекты довольно близки. Короче, сумма факторов ткнула меня в нанайский язык. Обычно люди меня слушают: «Ничего не понятно». Потом я говорю: «У меня жена на четверть нанайка». И они такие: «А, ну всё понятно». Но это, скорее, совпадение.

— Вы говорите, что языки малых народов России умирают. Как они пока ещё существуют в современных условиях?

— Часто на них говорят только дома. Боятся на них говорить, стесняются. Используют только в ритуальных целях. Могут сказать «Здравствуйте» и «Спасибо», а ответить на вопрос: «Как дела?» — не могут. Я про молодёжь говорю. Проблема в социальных сферах, в которых на этих языках разговаривают.

— Как складывается ваше общение с носителями языка? Как они отреагировали на вашу идею?

— Сложно. Особенно когда я только начал работать. Люди не понимали. Многие говорят, что поздно что-то делать, у некоторых вообще неприкрытая агрессия. Я мало в общей сложности был на Дальнем Востоке, но активно пользуюсь соцсетями. Нахожу нанайцев — по фамилии их легко отыскивать — и начинаю с ними общаться. В соцсети люди проще говорят, чем вживую. Я разные точки зрения заметил, потом проанализировал их и стал понимать, что комплексы, проблемы у большинства языков в России похожи. Занимаясь одним небольшим сообществом, я познал, что называется, как устроено везде.

— И какие точки зрения от нанайцев вы услышали?

— Самое острое, отрицательное — люди сталкивались с бытовым национализмом не единожды в жизни. Одна собеседница сказала: «Что за чушь вы вообще порете? Я вышла замуж за русского, меня всю жизнь дразнили, в городе (Хабаровске) не считают человеком». Есть нейтральные случаи, типа «нанайский язык всё равно поздно возрождать», и это более-менее реалистичный взгляд. Нужно действительно чудо, чтобы он остался жив. Соответственно, этим заниматься незачем, давайте лучше детям рассказывать нанайские сказки по-русски. Бывает равнодушная реакция — «мне без разницы». Это поколения 30–50. А для молодых людей сохранение языков — это важно. И положительные отзывы есть:  типа классно, что ты этим занимаешься, на себя всё взвалил, давай тащи, мы будем хлопать. Мне не нравится такой подход, я рассчитываю, что они всё будут делать, а я им просто накидаю несколько инструментов.

— А что они сами делают? Что-то предпринимают?

— Преподаётся язык в школе. И родители говорят: «Вот их в школе не научили, а хотелось бы». А в школе говорят: «Вот они дома не разговаривают на языке, а хотелось бы». Была женщина классная в одном селе. Когда я первый раз приехал, она говорит: «Да, это важно, интересно, но не знаю, как зацепиться». Мы с ней много болтали, а через 1,5 года я приехал и увидел, что она делает массу всего на тему языка и готова двигаться дальше. В селе развила движуху: с родителями пытается говорить по-нанайски.  Учителя довольно молодые в школе, но у них есть пассивное знание языка. Это село — исключение, в других местах такого нет.

— Что вы планируете сделать, чтобы сохранять языки?

— У нас появился проект «Страна языков» с ребятами, с которыми мы ездили друг к другу в гости, болтали в чатиках. Теперь мы это вывели в более формальную сферу, у нас масса проектов. Мы готовы обменивать опытом разных людей. Кто-то из Якутска, кто-то по чувашскому языку активист, кто-то — по бурятскому. И у всех похожие проблемы. Теперь обмениваемся опытом, делаем совместные инструменты типа интернет-площадки для изучения языков. Показываем клипы, которые делают на бурятском языке. Работа кипит.

— Почему так важно это сохранить?

—Разнообразие в принципе — это хорошо. Важен язык для самоидентификации. И в современном мире это один из важнейших этнических маркеров. Материальная и духовная культура уходят на второй план, и дополнительная идентичность человеку нужна всегда. Если не заниматься языковым активизмом, будут всплески национализма. Это важно людям. Если они видят, что их языки исчезают, они находятся под давлением крупных языков, в первую очередь, русского. Это чревато социально неблагополучными ситуациями. И наше государство этого не замечает. Им кажется, что развитие любого языка — это сепаратизм. Совершенно не так, наоборот, это обратные процессы. Язык несёт в себе элементы культуры народа. В России это замечают, а остальное нет. Недавно появилось в русскоязычной области понятие глотофобия. Это когда люди относятся с боязнью, скептичностью и агрессией по отношению к тому, как по-другому говорит человек. Например, он говорит с акцентом. Важно, что языковое разнообразие связано с этой толерантностью.

Есть и аргументы против. Один из главных, что люди будут друг друга понимать, если будут говорить на одном языке. И вообще всё будет дешевле, не надо переводить контент. Но это утилитарный подход. Подход силы. А языковое разнообразие находится под угрозой, и это тот случай, когда можно активными действиями влиять на то, чтобы противостоять сильной стороне.

Языки — это сырьё для лингвистов, выход на разные области. Лингвисты познают и устройство человеческого мышления, они сейчас туда лезут больше, чем психологи. Это помогает выстроить множество лингвистических инструментов. «Яндекс» — это же работа лингвистов. Каждый язык — бесценный кирпич в строительстве лингвистики, теории языка.

— Вы давно переехали в Великий Новгород?

— Года три или два назад. Это тоже немножко связано с языками. Мы сюда приехали на фестиваль языков с женой, нам понравилось.  Потом думали, куда бы уехать из Москвы, потому что там жить совершенно не прикольно.

— Почему решили уехать из столицы?

— Классный вопрос такой. В Москве его не задают, потому что все понимают, чем неприкольно.  А все почему-то думают, что стоит наоборот переезжать в Москву.  Сейчас похожие процессы как при Иване III, когда он половину новгородцев забрал в Москву, а вместо них прислал москвичей. Из регионов все стараются уехать в Москву, а москвичи стараются уехать оттуда. Либо сдают квартиры и живут на островах, либо занимаются всякими классными региональными проектами. Не все, но есть такая тенденция.

Два часа на дорогу я там трачу, а сюда пешком за 20 минут дошёл. Там примерно в десять раз получал больше зарплаты, но и тратил столько же. В Москве мы снимали жильё, а в Новгород приехали и сразу купили квартиру. Там долгосрочных перспектив вообще никаких не построишь. Квартирный вопрос, ипотеку взять нереально. Мне интересны другие штуки, я от них получаю гораздо больше удовольствия, чем от зарабатывания денег.

— А почему поехали именно в Новгород?

— Жильё дешёвое и город красивый. Такой рациональный выбор.

— Что нравится или не нравится в городе?

— Обалденный город. Мы живём в старом районе на Торговой стороне, в двухэтажном доме. Если бы мы жили в Западном, было бы не так классно, потому что там суета, пробки. А на Торговой на контрасте с московской жизнью всё нравится. 6 минут до кремля и 6 минут до речки, на которой мы байдарку надуваем и катаемся. Весной, летом мы с женой каждый выходной стараемся куда-то выбраться. По Мсте покататься на два дня, с дочкой, с палаткой. В целом нравятся учреждения культуры, как развивается культура.

С точки зрения собственных возможностей я здесь могу гораздо больше, чем в Москве. Я  работаю в НовГУ, и у меня довольно много возможностей. Если говорить, что не нравится, — общественный транспорт.

— В соцсетях вы как-то писали, что хотели бы «заняться интеграцией иностранного студенчества» в Новгородском университете. Что вы предложили бы сделать?

— Я знаком с проблемами иностранцев межнациональных отношений. Мне хочется потусовать иностранцев с другими студентами, чтобы и они чувствовали себя нечужими, и чтобы у студентов возникал интерес к другим культурам. Из-за того, что часто совершенно другая культура, возникают всякие непонимания. С администрацией, с горожанами, с другими студентами. Мне хочется, чтобы часть таких проблем я бы мог разруливать. У меня есть в запасе несколько проектов. Мне бы хотелось вести интернет-журнал о Новгороде глазами иностранцев и соответственно одновременно они же могли бы рассказывать о своих странах. Это было бы интересно услышать горожанам. Потому что приехали какие-то люди, мы про них ничего не знаем. А когда человек чего-то не знает, у него возникают страх и агрессия, над этим хочется поработать.