Михаил Певзнер

Педагогика на трёх языках

Профессор Михаил Певзнер за свою жизнь успел поработать учителем в сельской школе, директором инновационной школы, преподавателем и деканом психолого-педагогического факультета. С 2006 года Михаил Наумович занимает в НовГУ должность проректора по международной деятельности. 

Школа

— У вас почти 50 лет общего стажа в педагогике. Как менялся образ педагога?

— Родители смотрят на учителя глазами своего ребёнка. Во все времена хорошим считался преподаватель, который находит контакт с детьми, понимает ребёнка, готов идти ему навстречу. В 70-х. годах я начинал свою профессиональную деятельность сельским учителем и хочу отметить особо уважительное отношение жителей села к педагогу и его труду. Учителя на селе считали самым уважаемым человеком наряду с врачом. Если для кого-то из выпускников педагогического вуза работа в селе была своего рода «ссылкой», то я рассматривал её как хорошую профессиональную школу.

Учитель на селе был не только предметником и воспитателем, но и просветителем в широком смысле этого слова. Например, при подготовке классного часа мне приходилось в сельской библиотеке дополнительно изучать стили архитектуры и живописи, знакомиться с новейшими достижениями науки и техники, чтобы этими знаниями поделиться с учащимися. В основе воспитательной работы было совместное творчество с детьми. Так, например, вместе со старшеклассниками мы организовали агитбригаду, которая посещала самые отдаленные уголки Смоленской области. В сельских клубах дети ставили спектакли и показывали концерты, а я читал лекции о международном положении.

Трудный класс мне достался в новгородской восьмой школе, в которую я устроился после армии. Но мне удалось расположить к себе и детей, и родителей. Несмотря на то, что у моих восьмиклассников было много проблем с успеваемостью и дисциплиной, я никогда не устраивал публичных разборок, говорил с родителями о проблемах их детей индивидуально, старался рассказать об учениках, в первую очередь, что-то позитивное. Родители тех, кто числился в трудных подростках, впервые услышали о том, что их дети в чём-то проявляют себя с положительной стороны. Так, например, ребёнок может быть двоечником, но при этом хорошим организатором школьных турпоходов. Если в ребенке найти хорошее, то он будет стараться подтянуться и в учёбе.

— На вашей памяти педагоги когда-нибудь зарабатывали достойные деньги?

— Финансово самой благоприятной была середина 80-х годов, когда осуществлялась реформа советской школы и внедрялся общественно-полезный производительный труд учащихся. Тогда впервые существенно повысили зарплаты педагогов и директоров школ. Оклады не зависели от региона. Такой несправедливости, как сейчас, когда в одной области учитель получает около 20 тысяч рублей, а в промышленно развитых регионах — около 100 тысяч, в тот период не было. В период реформы появилась возможность материально заинтересовать специалистов, которые могли усилить педагогический коллектив. Я всегда считал, что в коллективе важен гендерный баланс. В 27 школе, где я работал директором, было около сотни педагогов.

Я целенаправленно приглашал на работу мужчин, поскольку гендерный баланс позитивно отражается на микроклимате школы.

В коллективе становится меньше конфликтных ситуаций, поскольку мужчины и женщины хотят проявлять себя друг перед другом с лучшей стороны. Многие инженеры, которые имели тягу к работе с детьми, пришли с завода в нашу школу, и я смог им обеспечить лучшие условия, чем на предприятии, где они получали по 120-150 рублей, установив им зарплату в 220 рублей.

— Какие минусы были в школьной системе на закате СССР?

— В целом, школьная система в СССР отличалась довольно высоким качеством образования. К минусам этой системы я бы отнес однообразие образовательных программ, отсутствие профильного обучения, формализм в воспитательной работе. Одной из проблем, характерной для советской эпохи, был дефицит, который распространялся и на школьную систему, но иногда он имел и положительные последствия. Так, например, когда школе потребовались приборы для химии, я пришёл в магазин наглядных пособий, в котором директор магазина сказал мне: «Вы же знаете, что это дефицит. Если возьмёте станочки для переплёта, тогда я вам дам кое-что дефицитное». Пришлось купить станки и придумать для них применение. Мы создали небольшой цех для младших классов, в котором дети вручную делали родителям обложки для пропусков на заводы. О нашем цехе написали СМИ, и наш опыт обобщался на коллегии Министерства образования СССР. Всех интересовало, каким образом первоклассники зарабатывают деньги. А они за эту работу получали рубль в месяц: на такие деньги в то время можно было хорошо пообедать.

Университет

— Почему ушли работать в вуз?

— Работа директором казалась мне замкнутым циклом: закончился учебный год, начинается ремонт, масса хозяйственных дел, потом снова начинается учебный год, и снова те же заботы. Я понял, что хочу что-то изменить в своей жизни. Новые смыслы дала наука. В то время я занимался проблемами этики и психологии семейной жизни, написал диссертацию по этой тематике.

— А в школе читали такие лекции?

— Сейчас говорят, что в СССР не было секса и свободы у преподавателей. Это не так. Мы свободно говорили на разные темы.

Очень много вопросов задавали старшеклассники. Их интересовали психологические особенности мужчин и женщин. На занятиях по предмету «Этика и психология семейной жизни» я учил школьников разрешать конфликты в семье. Потом меня родители встречали и спрашивали: «Что вы им такое рассказали? Не успеем мы поссориться, как они говорят: так не надо. Теперь мы меньше ругаемся». Для лекций об интимной жизни мы в школу приглашали специалистов. Мальчишкам я мог многое объяснить из того, что они стеснялись обсудить с отцами.

Затем началась перестройка, требовались новые взгляды на образование. Педагогика приобретала живые очертания. Работая преподавателем вуза, я создал лабораторию альтернативной педагогики, многие выпускники которой пришли потом преподавать в университет.

— Что вы называете живыми очертаниями педагогики? Когда они проявились особенно?

— 90-е годы были временем большой академической свободы. Мы с коллегами соединили несоединимое: педагогику, психологию и иностранные языки. По образованию я германист, учился в Смоленском пединституте на факультете иностранных языков. Преподавал немецкий язык в школе, но сфера применения языка была очень ограничена. Мне всегда хотелось сочетать его с другими науками. Эту идею удалось реализовать на психолого-педагогическом факультете. Педагогика и психология преподавалась на немецком, французском и английском языках. Люди получали уникальное образование. Выпускники нашли себе место и в образовании, и в бизнесе, и в госуправлении. Потом пришли чёткие стандарты, начались демографические проблемы, отток студентов. Сначала мы перестали преподавать на французском, потом — на немецком. В прежнем виде такие программы уже не существуют, но они дали импульсы для разработки совместных с зарубежными вузами образовательных программ с двойным дипломом. Сейчас в НовГУ реализуются три таких программы: по педагогике, лингвистике и технологическому образованию.

— Что было для вас самым важным в работе со школьниками и студентами?

— Моё кредо: дать возможность молодому человеку высказаться и аргументировать свою точку зрения, даже если она не совпадает с точкой зрения преподавателя.

Я всегда был противником того, чтобы, отвечая на экзамене, студенты повторяли мои лекции. Это было категорически запрещено: «Вы думаете, я забыл, что я это говорил? Знаете, я так говорил, но уже так не думаю. Мысль ушла вперёд, у меня изменилась точка зрения. А у вас?». Это иногда ставило студентов в тупик. Для меня было главным, чтобы студент самостоятельно рассуждал, пусть даже допуская ошибки.

Образование и воспитание

— В какой области лежат ваши научные интересы?

— Моя докторская диссертация носила сравнительный историко-педагогический характер: она была посвящена реформаторскому движению педагогики Западной Европы конца XIX — начала XX века. Потом направления менялись от реформаторской педагогики к семейным проблемам, билингвальному образованию, поликультурному воспитанию, открытым образовательным системам, менеджменту, управлению образовательными системами, гражданскому воспитанию.

— Чем занимается научная школа, которую вы возглавляете?

— Мы ведём исследования в сфере развития открытых образовательных систем, сравнительной педагогики, билингвального образования. Мои аспиранты и докторанты сравнивают системы образования в разных странах. У нас большой научный коллектив, который объединяет учёных разных поколений, научных руководителей, их аспирантов, докторантов, которые занимаются разработкой сложных проблем в педагогической науке. Их объединяют общие идеи и взгляды, хотя у каждого из них индивидуальный творческий стиль.

— Последние ваши работы посвящены теме экстремизма в молодёжной среде. Где проходит граница между экстремизмом и свободой?

— Ряд моих научных работ посвящен гражданскому воспитанию. Понятие экстремизма — многоплановое. У нас намечается междисциплинарное исследование, к которому подключатся и социологи, и культурологи, и педагоги. Социологи будут выявлять группы риска, интересы, взгляды молодёжи, причины экстремизма. Задача педагогов — создать среду, в которой противодействие экстремизму осуществляется за счёт построения демократического микросоциума, когда люди ощущают свою значимость. Почему значительная часть молодежи не участвует в выборах? Потому что они считают, что их голос ни на что не повлияет и их позиция никому не интересна.

По мнению некоторых юных людей, к молодежи прислушаются, только если она выйдет на улицы. Поэтому педагоги должны создавать условия для самовыражения молодёжи иными способами. Тогда проявлений экстремизма в молодежной среде в нашем обществе будет намного меньше.

— Вы про митинги? Почему они происходят?

— С молодёжью нужно больше разговаривать. У неё должно быть право на свободу высказывания, причём не обязательно только правильной точки зрения. Нужно не подавлять людей, не навязывать мнение, а создавать возможности для дискуссий. Мы можем потерять часть молодого поколения, если будем всё запрещать. Для достижения общественного консенсуса нужно выслушивать и убеждать. Единообразия в обществе быть не может. Но можно достичь единства людей разных взглядов в желании принести пользу стране, деревне, городу, семье, коллективу.

— Что такое патриотизм?

— Патриотизм для меня связан не с громкими фразами о любви к Родине, а с созиданием, служением своему Отечеству. Смысл в том, что человек приносит пользу своей стране, даже когда он что-то критикует и не может смириться с недостатками.

— Как перешли от педагогики к международной деятельности?

— Опыт международного сотрудничества я получил ещё во времена работы на психолого-педагогическом факультете. У нас были совместные международные проекты. В рамках этих проектов большие группы преподавателей выезжали на стажировки в Европу. В свою очередь, немецкие коллеги изучали наш опыт. Так, например, в Германии было много билингвальных школ, но билингвальное образование в вузе для немецких ученых было инновационной идеей, о которой они узнали в Великом Новгороде.

Когда в 2006 году меня пригласили на должность проректора по международной деятельности, решение далось мне непросто. Трудно было оставить свой факультет. Но накопленный опыт сотрудничества с зарубежные партнёрами оказался полезен и для представителей других подразделений НовГУ. Сейчас международные отношения переживают не лучшее время, но мы стараемся поддерживать контакты с зарубежными партнерами. Наш девиз: «Сохранить старые мосты и построить новые».

— Как сейчас меняется система образования? Куда мы идём?

— Мы живём в условиях префигуративной культуры, когда младшее поколение часто учит старших. Молодёжь лучше владеет компьютерной техникой, современными компетенциями. В будущем нужно сохранять баланс между социальным опытом старших поколений и новыми компетенциями цифрового поколения.

Фото: Светлана Разумовская и из архива Михаила Певзнера